Родившись через 12 лет после гибели деда в Восточной Пруссии (западнее Кенигсберга, ныне Калининград) в 1945-м, я, понятное дело, его ни разу не видел. Однако, судя по рассказам маманьки, это был человек неординарный – заводной, весёлый, упёртый, с куражом – словом, настоящий русский мужик.

Дед, не знавший ни одного языка, потешал всю деревню бойкой имитацией японского и китайского языков. На кураже мог откусить зубами кусок от гранёного 200-граммового стакана, выхлебать деревянной ложкой миску водки с накрошенным туда хлебом (“тюря”), послать к “такой-то матери” деревенское начальство в начале 1930-х, когда и за более безобидные поступки люди с чадами и домочадцами отправлялись в места не столь отдалённые или прямо на небеса…

Первый раз, судя по “Донесению-описи списков безвозвратных потерь сержантского и рядового состава 201-й стрелковой Гатчинской дивизии”, Гали́цкий Михаил “Осипович” был убит 1 марта 1944 года. На самом же деле дед не был убит, а только ранен. И в этот похоронный список попал по ошибке.

Штабные писарчуки, не читавшие Библию, зачастую переделывали “Иосифовича” в “Осиповича”. Так что дед в официальных бумагах не раз фигурировал под чужим отчеством. Это, может быть, и уберегло его в первый раз.

Приказом № 025 по 1097-му стрелковому полку, 326-й стрелковой Гославльской дивизии 2-й Ударной армии (2-й Белорусский фронт) дед был награждён со следующей формулировкой: “От имени Президиума Верховного Совета Союза ССР за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество НАГРАЖДАЮ: Медалью “ЗА ОТВАГУ”… 15. Красноармейца ГАЛИЦКОГО Михаила Иосифовича, стрелка 6-й стрелковой роты, за то, что он, активно участвуя в боях по расширению плацдарма на левом берегу р. Нарва 1.3.44 г., был ранен, а в наступательном бою под г. Нарва 31.3.44 г. т. Галицкий в завязавшемся траншейном бою, уничтожив 3 немцев, был ранен и эвакуирован в госпиталь.
…

Командир 1097 СП, полковник С. Питомец
Начальник штаба, майор В. Белоусов“

Но от судьбы не уйдёшь, и 7 февраля 1945 года, за три месяца до окончания войны, дед был ранен уже смертельно.

Из “Именного списка военнослужащих офицерского, сержантского и рядового составов, умерших от ран и болезней” (Именного списка безвозвратных потерь сержантского и рядового состава полка по госпиталям 2-й Ударной армии за период с 1 февраля 1945 г. по 10 февраля 1945 г.):
Фамилия, имя и отчество: Галицкий Михаил Осипович. Извещение № 0104 от 8.2.45
Наименование части: 1097 стрелковый полк, 326 стрелковая дивизия (2-я Ударная армия)
Военное звание: красноармеец
Должность и специальность: стрелок
Партийность: б/п
Год рождения: 1899
Какой местности уроженец: Новосибирская область, Томский район, д. Десечина (Ошибка! Должно было быть Нижнее-Сеченово)
Каким РВК и какой области и с какого года в армии: Томский РВК
Причина и время поступления на излечение: сквозное пулевое ранение в поясницу 7.II.45
Причина и дата смерти: умер от ран в госпитале 8.II.45
Где похоронен: Восточная Пруссия, г. Христбург. 400 метров на северо-восток, могила № 1
Ближайшие родственники:
Родственные отношения.
Фамилия, имя и отчество: Галицкая Вера Ивановна
Где проживают (подробный адрес): Новосибирская область, Томский район, Зоркальцевский сельсовет, д. Десятчино (Ошибка! Должно было быть Нижнее-Сеченово).

В “Книге памяти”, изданной в Томской области много лет назад, смерть деда была датирована ноябрём 1945 г. Поэтому многие годы мы считали, что он умер уже после войны.

А дело заключалось в том, что латинскую цифру “II” штабного писарчука приняли за “11”. И только благодаря моей супруге, которая смогла найти архивные материалы, всё встало на свои места. Вот такая история с датой смерти моего дважды убитого деда.

Ссылка в документах на место захоронения (“Восточная Пруссия, г. Христбург. 400 метров на северо-восток, могила № 1) говорит только об одном – это было братское захоронение. Ни о каких отдельных могилах в начале февраля, когда шли ожесточённые бои за освобождение Восточной Пруссии от немцев, речи быть не могло.

Можно ругать Интернет как “Великую Помойку”, но время от времени это достижение цивилизации дает нечто такое, что нельзя было получить ранее.

Моя бабушка, Вера Ивановна, конечно же, не могла себе представить, что через 67 лет после войны можно будет посмотреть из космоса на место возможного захоронения её мужа.

А то, что на это “вышел” её правнук, мой двоюродный племянник, – это удивительно вдвойне. Так вот, он по Интернету нашёл в Польше человека, который занимается воинскими захоронениями, включая район бывшей Восточной Пруссии, отошедший после войны полякам. Бывший город Христбург (Christburg) – это ныне польский город Дзежгонь (Dzierzgon). При этом оказалось, что воинов-красноармейцев, первоначально похороненных в г. Дзежгонь, затем перезахоронили на военное кладбище в г. Штум (польск. Sztum, нем. Stuhm) – 20 км в западном направлении от г. Дзежгонь.

Уже я сам по “Google maps” нашёл эти Дзежгонь и Штум и с помощью польского интернет-сервиса определил местоположение кладбищ в этих городах. А сам племянник вместе со своим отцом, моим двоюродным братом (уже покойным), несколько лет назад ездили в те края.

Зачем?

Процитирую в заключение замечательную, но забытую повесть Анатолия Рыбакова “Неизвестный солдат” (1970):

…
Валерия Петровича Краюшкина дома не было. Меня встретила его дочь – Зоя, высокая девушка в очках, по виду заядлая интеллектуалка. И конечно, чересчур модерновая. Как все такие интеллектуалки в очках, модерновостью они прикрывают недостатки своей внешности. У нее были длинные худые ноги, и мини-юбка ей совсем не шла.
Я посмотрел на нее, прикинул и сказал:
— Я по поводу вашего дедушки.
— А … – протянула Зоя, – папе звонили откуда-то, из военкомата, кажется. Его нет дома. Хотите – подождите. Он скоро придет.
Мы прошли в столовую.
Зоя бесцеремонно разглядывала меня.
— А зачем вам нужен мой дед?
— Выясняем: его могила или не его.
— А какая разница? – насмешливо спросила Зоя. — Дедушке это теперь безразлично.
— А вам?
— Мне? – Она пожала плечами. — Мне, например, все равно, где меня похоронят. Пусть лучше сожгут! Могилы! Что в них толку? Зарастут травой, и всё.
— Зарастут, – согласился я, – если за ними не ухаживать.
— А вы знаете, что велел сделать Энгельс?
— Что?
— Он велел после своей смерти сжечь себя, а прах развеять в море.
— Где вы учитесь? – спросил я.
— На медицинском.
— А … – протянул я.
Потом сказал:
— Это личное дело Энгельса. Маркс, например, такого распоряжения не давал.
Зое нечего было на это возразить.
— А как звали вашего деда? – спросил я.
— Деда? Папу зовут Валерий Петрович, значит, его звали Петр.
— А отчество?
Зоя сморщила лицо и развела руками – она не знала.
— Запинаетесь, – констатировал я. — “Уважение к минувшему – вот черта, отличающая образованность от дикости”. Пушкин.
Она помолчала, потом спросила:
— А вы где учитесь?
— На филологическом, – ответил я.
…

И всякий раз, когда эта история с какого-то перепуга вдруг вынырнет из глубин оставшегося в мозгу очень серого вещества, становится как-то не по себе… Ну, не перчаток же жалко на самом-то деле, а страшно обидно, что тебя, молодого и перспективного, ромалы “развели” тогда как распоследнего лоха.

Выслушав то, как я бойко “громил” это чуждое развитому социализму “течение”, она, закутанная в шаль, печально и зябко посмотрела на меня и сказала: “Вы знаете, а я недавно была в Чехословакии. Напротив гостиницы стояла абстрактная скульптура. Так красиво…”. И влепила мне “четвёрку”. А я, вызубрив до основания “основной вопрос философии”, лишился повышенной стипендии. Правда, и забыл о философии буквально на следующий день после экзамена. Через несколько лет после этого она умерла. Сейчас-то я понимаю, каким недалёким балбесом выглядел в её глазах.

Во времена своей весёлой научной жизни в 80-х годах прошлого века, когда ТИАСУР в лице лаборатории РТС осваивал Дальний Восток, строя уникальный радиофизический полигон на Сахалине и Курилах, перевозя технику и оборудование с Чёрного моря, мне довелось как-то попасть на теплоход “Любовь Орлова”.

Но в тот раз контингент был своеобразный – битком набитый бабами-ото́рвами, которые шли зарабатывать в пути́ну большой рубль. Боюсь, что даже татуированные лица, отсидевшие не в институтах, а в местах не столь отдалённых, не говоря уже о нас – интеллигентиках в очочках, постарались забиться подальше в теплоходовы “внутренности”, чтобы, не дай Бог, не попасться им на глаза.

Моя “морская” часть аспирантуры началась с похода на судне “Башкирия” Гидрографической службы ВМФ СССР (Тихоокеанский флот) в январе-феврале 1984 года. В этот самый штормовой в том районе период мы с моим приятелем – Сергеем Вадимовичем Тюфилиным, уже давно покойным, месяца два (60 суток) ходили в районе Камчатки. И однажды угодили в 9-балльный шторм, во время которого “Башкирию” при развороте так накренило, что в нашей лаборатории все ящики из-под аппаратуры “поехали” к бортовым иллюминаторам. Поэтому, чтобы не тонуть в помещении, мы с Серёгой, схватив бушлаты, побежали на палубу. После этого “происшествия”, как нам рассказывали, старший механик на спор проматерился почти две минуты не повторяясь. И вот с таким нехилым креном, завалившись на бок, мы телепали двести миль до бухты Петропавловска-Камчатского, чтобы переждать этот шторм.

Тридцать лет назад, в мою научную молодость, слова “эмиграция” или “невозвращенец” вызвали бы у меня “шок и трепет”. А в сентябре 1984 года, перед поездкой во Владивосток для участия в 95-суточном научном рейсе на судне “Академик Сергей Королёв” в Тихом океане от Петропавловска-Камчатского до Сингапура и обратно, я должен был сначала слетать в Москву, в ЦК КПСС, на собеседование как очередное лицо из ТИАСУРа, впервые столь надолго покидающее территорию любимого и родного СССР.

Там, в одном из кабинетов на третьем этаже, человек с неброской внешностью внятно и доходчиво рассказывал присутствовавшим всякие назидательные “страшилки” о происшествиях с советскими гражданами и гражданками за рубежом. Присутствовавших женщин и девушек он стращал магазинами, набитыми битком женским неглиже, и тем, как двух тётенек взяли за цугундер из-за выноса неоплаченного товара.

Другая история, заставившая обледенеть мою тогда ещё горячую кровь, повествовала о безымянном аспиранте (по-видимому, очень субтильном), который во время стоянки научно-исследовательского судна в Токийском заливе (Япония) выбрался через иллюминатор и вплавь дал дёру в Страну восходящего солнца. После чего, его научный руководитель, пребывавший на том же судне, практически сразу познакомился со “Страной заходящего солнца”.

Уж не помню, посмотрел ли этот информированный товарищ из органов в мою сторону после своего рассказа или нет. Но только ужас, охвативший меня после его слов, не позволил мне поднять руку и прилюдно закричать “Я плохо плаваю!”.

Кстати, вы в Австралии случайно не были? Я – тоже. Хотя до Сиднея нам тогда оставалось всего лишь каких-то 12000 км морем. Да не получилось. Так и осталась тогда неохваченной мной эта родина кенгуру.

Наша научная лаборатория на “Королёве” была прямо на корме, поэтому по утрам “доставал” топот судовых спортсменов, накручивавших круги по судну, как на стадионе. Это – к вопросу о размерах корабля. Я понимаю, что научно-исследовательских судов водоизмещением более 20 тысяч тонн в России уже строить не будут по многим причинам. Однако самое главное, что процесс строительства специализированных научных судов в последние годы всё-таки сдвинулся с мёртвой точки и “пошёл” в нужном направлении.

Между прочим, кто видел настоящий авианосец? Думаю, что из читающих эти строки, никто. А я в 1984 году видел живьём американский авианосец “Дуайт Эйзенхауэр”, стоявший в бухте Сингапура, как и мы, когда нас “вчёных” “десантировали” с “Королёва” на берег на 12-местных катерочках . Сказать, что это – “огромная штука”, значит ничего не сказать. Чтобы рассмотреть эту “лоханку”, голову пришлось задирать как под Эйфелевой башней в Париже. Но первая разумная мысль была: “Эх, потопить бы, гада!”.

Но с окончанием аспирантуры жизнь, естественно, не закончилась. И через какое-то время на мою “сцену” вышла обработка экспериментальных данных одноканальных поляризационных РЛС модуляционного типа. Это потянуло за собой необходимость разобраться с матрицами, тензорами и другими весёлыми математическими “штучками”.

К этому же добавился перевод, наверное, порядка 80 статей на английском языке по радиометеорологии и радиолокации. В принципе, и до этого я мог более или менее уверенно читать на буржуйском языке, но перевод нескольких десятков статей позволил делать это, не заглядывая поминутно в словари.

Единственное, что меня тогда “зацепило”, это то, что мой научный руководитель на пару с ещё одним профессором наваяли статью на основе моих переводов и опубликовали её в классном советском журнале “Зарубежная радиоэлектроника”, никак не упомянув меня хотя бы в разделе “Благодарности”. Ну и ладно. Английский-то остался при мне, а у них его как не было, так и нет до сих пор.

В результате аспирантуру я закончил даже с формулировкой “с представлением”, хотя никакого диссера тогда и в помине не было – была лишь куча обрывочных материалов. Вот такие “маленькие хитрости”… Но эти три года не “прошли, как сон пустой”. Я поднабрался реального опыта, как положительного, так и отрицательного, и к тому же отшлифовал свой английский.

Кто-то скажет “мало”, но именно этот задел и образовал “фундамент” моего последующего “кирпича”. Окончательно тема моей диссертации “выкристаллизовалась” только после “вылета по расписанию” из славных рядов аспирантов – когда мы перешли вслед за научным руководителем на другую кафедру. Именно там сформировались две лаборатории, в которых стали развиваться одноканальные и многоканальные поляризационные системы. И только через 2-3 года “реверсного инжиниринга” супостатской системы “Bendix”, разработки собственных оригинальных РЛ-систем, создания уникального полигона, имитирующего маловысотный полёт вертолёта, проведения цикла натурных экспериментов по реальным целям в различные времена года, и была сформулирована тема работы и основные защищаемые положения.

C практическим написанием собственно диссера я конкретно протянул года полтора исключительно по разгильдяйству и неорганизованности. И если бы тогдашний научный руководитель не “нажаловался” моей супруге со всеми вытекающими для меня последствиями, то “сказка” бы затянулась гораздо надольше.

Побывав в аспирантуре тридцать лет назад, никак не могу для себя решить: завидовать нынешним аспирантам или нет? С одной стороны, выиграв какой-нибудь грант для молодых, можно с годик или два быть “сыт, пьян и нос в табаке”, да ещё и заниматься своей наукой. А с другой стороны, покажите мне современного аспиранта, который бы за государственный счёт отправился на научно-исследовательском судне в морскую экспедицию на 95 суток по Тихому океану с заходом в Сингапур и с приличным жалованьем в сингапурских долларах. Или поучаствовал бы в лётных испытаниях своей аппаратуры на реактивном Як-42 по реальной мишенной обстановке на Ладожском озере. Или в куче других командировок в не менее интересные места, но требующие “формы допуска”. Боюсь, что сейчас так не получится.

У меня был коллега – очень хороший инженер, затем кандидат технических наук, а в 2004 году он защитил докторскую. На этой защите “спич” его оппонента из славного града Питера длился 30 минут, из которых 29 минут он громил диссертацию в пух и прах, а на последней, тридцатой минуте периода сказал, что всё здорово и работа просто замечательная.

Так вот, у этого коллеги была “мечта” – выйти на пенсию профессором. Но до сих пор он им так и не стал, “позабыв” об одной малости: для получения такого звания нужно иметь, как минимум, пять лет педагогического стажа, “защитить” не менее трёх кандидатов наук, написать несколько учебников (учебных пособий) и т.п.

Несмотря на то что один мой знакомый олигарх – Юрка Хардиков (который был младше на один класс и жил в соседнем доме) – лет 50 назад дразнил меня во дворе “профессором”, я решил эту проблему проще. На начальном этапе совместной жизни я спросил супругу: “Ты хочешь стать профессоршей?”. Она, не ожидая подвоха, честно ответила: “Нет!”. После чего вопрос был закрыт окончательно и бесповоротно.

И уже на этом мероприятии в Нордвейке, на банкете в 5-звёздочном отеле с не очень прилично звучащим по-русски названием “Huis ter Duin”, я разговорился с доцентом из Университета Нанта – Эри́ком Потье (Eric Pottier), ныне и давно уже французским профессором в Ренне, который после пары бокалов красного вина сказал: “Слушай, мы в следующем году проводим в Нанте крупную международную конференцию. Давай, Vladimir, приезжай!”. На мою реплику “Так, пардон, это… Грошей немає!” он ответил по-французски: “Будь спок! Председатель JIPR-95 – это мой научный руководитель Жозеф Сайя́р (Joseph Saillard), а я – секретарь Оргкомитета. Так что всё будет OK! Сколько вам нужно приглашений?”.

Так вот – всё было не просто “окей”, а “окей” в квадрате. Известно, что французы – страшенные жмоты, но на конференции “JIPR-95” все участники “катались, как сыр в масле”. Потому что спонсоров – крупнейших в мире фирм, было ну просто завались. Такой шикарной конференции я больше никогда не видел в своей жизни. Там – на JIPR-95 – я впервые попробовал “кир” – черносмородиновый ликер с сухим вином (кстати, “вешчь”, рекомендую).

Там же, в Нанте, в каком-то “срендивековом” замке чёрт-те какого века на берегу Луары на банкете среди мировых авторитетов В.-М. Бёрнер познакомил нас с профессором из Голландии, директором IRCTR Лео Петрусом Ли́тхартом (Leo Petrus Ligthart), у которого я потом проработал в Делфтском университете технологии (Голландия) с перерывами с 1997 по 2004 гг. Это – к вопросу о пользе своевременного употребления алкоголя и знании языков.

Кроме того, там Бёрнер свёл нас с польским профессором Збигневом Чижо́м (Zbigniew H. Czyz), с профессором из Германии Эрнстом Лю́небургом (Ernst Lueneburg), Царствия ему небесного, и многими другими. А после этого “понеслось” – поездки в США, Германию, Францию, Польшу, Голландию… Мы – к ним, они – к нам, в нашу деревню в Тахтамышево, в баню…

Вот что делает 0,7 литра животворящего красного вина, выпитого в нужное время в нужном заграничном месте с нужным человеком! А вы говорите: “Пить вредно!”. Ага, как же!

Во всех этих командировках в европейские страны и США на конференции и симпозиумы, общении с мировыми научными лидерами, банкетах при свечах в средневековых французских и польских замках было нехило и прикольно, скажу честно. Это я к тому, что некоторое, более или менее реальное представление о научной жизни там я всё-таки имею.

Два раза за то время мне были сделаны вполне конкретные предложения остаться у них в качестве приглашенного иностранного “вчёного”. И оба раза я вежливо отказался, причём не жалел тогда и не жалею сейчас. Никакой патриотической подоплёки в этом, естественно, не было. Просто тогда нужно было ещё ставить на ноги трёх полностью русифицированных дочерей в возрасте от 10 до 23 лет, плюс старенькие и больные родители и – красавица-жена, умная, деятельная и энергичная. Представить, что она просто бы сидела возле голландского или французского окошечка, вязала носки и крошила багет буржуазным голубям и бомжам, было невозможно. Да и потом, начинать в 40 лет всё, не то, чтобы с нуля… Не-а, не моё.

Про пламенную “любовь” между европейцами и арабами, о которой наш телевизор рассказывает каждый божий день, всплыло маленькое воспоминание из прошлой мирной голландской жизни.

Идём мы, этак в ноябре 2003, по Делфту (Голландия) поздно вечером, часов в 11. Идём втроём — профессор Шарыгин Герман Сергеевич, руководитель совместного российско-голландского проекта, я и мой старший коллега. Припозднились в Делфтском университете, поскольку закрывали очередной этап НИР и готовили отчёт по теме. Темно. В это время в университетском городке – ни души. И тут навстречу – три араба. Услышали, как мы разговариваем и, может быть, поняли, что мы – из России. Потому что достаточно агрессивно начали лопотать между собой. Обе компании прошли мимо друг друга, остановились и обернулись, как в фильме “Мёртвый сезон”.

Тут этот мой коллега, тогда без пяти минут доктор наук, ростом 1 метр 85 с лишним, произносит несколько идиоматических выражений на русском языке в их адрес. Типа: “Ну, чо, б…, вытаращились?”. Те повнимательнее присмотрелись, прикинули, что дедушка не в счёт, второго физически маломощного хлипака в очочках. то есть меня, можно не учитывать, а “шкаф”-то может и навалять по самое арабское “нехочу”. После этого все, кроме профессора, ещё раз дружно ругнулись на своих рiдных мовах и разошлись, как в море корабли.

А могли бы “зажечь” Европу ещё в 2003 году! Хотя ещё за год до этого в Роттердаме за три дня до выборов грохнули политика Пима Фортейна (Wilhelmus Simon Petrus Fortuijn) – голандский вариант нашего Владимира Вольфовича, а через год в Амстердаме зарезали режиссёра Тео ван Гога (Theodor van Gogh).

В результате пребывания в разных заграницах я вынес оттуда, кроме, естественно, валюты, глубокую уверенность в том, что краше наших российских (с некоторыми оговорками и польских) женщин и девушек нет никого на белом свете.

Как сейчас помню… Америка, Сиэттл, 1995 год, недельный симпозиум “PIERS-1995”. “Симпатишную”, естественно, на мой взгляд, американку я увидел только на четвёртый день. Было подозрение, что их специально прятали от томских учёных. Оказалось, что нет. “Голливудские красавицы” водятся исключительно в Голливуде. Остальная Америка заполнена тётками разного возраста, но примерно одинакового веса – килограмм под 120. Не мой идеал. Навеки запомнилась картина, когда две афроамериканские подружки весом под 180 кг каждая передвигались, поочерёдно перемещая руками одну ногу за другой.

Или, вот, скажем, Франция. Страшненькие они там все, что мадмуазели, что мадамы. Хотя и худенькие. Эрик Потье пояснил мне в своё время, что самые красивые француженки – не местного розлива, а результат франко-итальянской дружбы. Вот так!

Голландия, сиречь Королевство Нидерланды. Хорошая страна – маленькая, компактная, разукрашенная донельзя, хотя и курит. От окраин Делфта, в котором находится Делфтский университет технологии, если кто не знает, до столицы “ихней” Родины – Гааги, пешком минут 40. Для сравнения, из Томска до нашей столицы “пешкодралом” – несколько месяцев.

Конечно, со времен Рубенса и Рембрандта немало воды утекло, но голландки всё те же – “кровь с молоком”, ростом под два метра. “Прекрасные молочницы”, ёлки-палки. Утром по дороге в университет ощущение у меня в толпе студентов и преподавателей было, как у Гулливера в стране великанов. Я сначала никак не мог понять, зачем же в университетских лифтах ажно две панели с кнопками этажей. А потом “допёр”: нижняя – это для таких “карапетов” (1,75 м), как я, а верхняя – для нормальных голландцев и голландок. Поэтому девушки и женщины, которым вы по пояс, никаких желаний, кроме, как “отойти в сторонку, чтобы не задавили”, не вызывают. И потом, как вы со своим незначительным ростом будете обращаться к ней: “Моя рыбка, или птиченька?”. Не смешно.

Из оставшихся поблизости стран только Польша выбивается из общего ряда. Именно польки наиболее близко подошли к нашим девушкам и женщинам. Вроде как славянская кровь! Хоть и не православные.

Подведём итог. Да здравствуют наши девушки и женщины – самые лучшие в мире! Пусть англо-саксонский мир в бессильной злобе кусает свои локти. Была у них там одна красавица – принцесса Диана, да и ту уморили. Посмотрите на бывшую координаторшу ЕС по внешней политике – баронессу, твою мать, Катю Эштон! Хочется рыдать от жалости к народу Великобритании.

Хорошая страна – Нидерланды! Но со своими, голландскими, тараканами в голове, как, собственно, и везде в мире.

За все годы пребывания в этой небольшой, 200х300 кв.км, стране, полицейских на улицах я видел не очень много, а в действии – вообще только пару раз.

В Амстердаме у них есть длиннющая торговая улица – любимое место всех приезжих с кошельками. Так вот, прогуливаясь как-то по этой самой улице – ну, чисто поглазеть, я вдруг услышал визг тормозов. Оглядываюсь и вижу, как трое полицейских в форме, с кобурами и наручниками, одна из которых – дама под метр восемьдесят, выскакивают из машины и подбегают к какой-то малоприметной двери.

В руках у мужичков была специальная “штука” для вышибания дверей, с помощью которой они в мгновение ока выбили входную дверь, после чего раздался топот шести ног по лестнице. Минуты через полторы вся компания плюс какой-то белый “гаврик” с завёрнутыми назад руками в наручниках уже сидели в машине, и фью… Так работает голландская полиция. То есть оперативно и шустро, без лишних эмоций.

Настучали ли они потом “конкретному пацану” по башке, не знаю, не видел. Но поскольку голландцы, в принципе, люди не махонькие – самая великорослая нация в Европе, то если уж детина под метр девяносто вам “врежет”, то мало не покажется.

Когда я только первый раз приехал в командировку в Делфтский университет технологии, меня поселили в 20-этажной “общаге” – по сути в однокомнатной квартире со всеми удобствами. Насмешил меня, правда, парень-перуанец, который учился там, жил до меня в этой квартире и уезжал к себе домой на несколько месяцев. Он реально показывал мне утюг и объяснял, как им пользоваться. Он, наверное, насмотревшись тамошнего телевизора, считал, что в России про утюги и не слышали.

Кстати, поработав первый раз в TUDelft один месяц в 1997 году, я просто ошалел от тамошнего телевизора. За месяц было всего два сюжета о России: про выборы Мосхадова в Чечне и часовой репортаж из российской тюрьмы. Даже у меня волосы дыбом встали. Так кто что-то говорит о российской пропаганде? Там мозги людям “промывают” так, что нам и не снилось.

Так вот, поселившись, первое, что я сделал – это задёрнул шторы у огромного, во всю комнату, окна. А поскольку 20 этажей – это просто большой “муравейник”, в котором никому ни до кого нет дела, то мне это сошло с рук. А вот для российских аспирантов, которые сдуру поселились в протестантском районе, эта элементарная бытовая операция по закрыванию штор закончилась приходом на следующий день “общественников”, ну, типа, бессмертной управдомши Веры Сергеевны Плющ (Нонна Мордукова) из “Бриллиантовой руки”: “Мы не знаем, как там в России – мы не были. А наши люди окна не зашторивают!”. По-моему, ребята быстро “сделали ноги” из того района.

И вообще, вечерами малоэтажные дома по обеим сторонам улиц в Делфте напоминали аквариумы. Всё просматривалось насквозь. Дети по полу ползают, собаки бегают, бабки вяжут, дедульки в майках на диване телевизор смотрят, кошки зевают. Штор нет. Так и хотелось подойти поближе, через палисадник, и постучать по стеклу, как рыбкам. Вдруг подплывут.

Изумляло отсутствие играющих детей на улицах. После школы – все домой. Кстати, одна из причин, по которой у голландцев самое большое число детей в Европе, – чтобы у старших было с кем поиграть. О, как!

Начиная с 1991 года, из истории “общения” России с НАТО мне запомнилось только два ярких эпизода. Первый – это когда г-н Ельцин пообещал вступить в НАТО, после чего в Брюсселе телегами на погост вывозили западных генералов и адмиралов, получивших “инфаркт микарда”. И второй, когда товарищ Путин устроил в 2007 году в Мюнхене выволочку всему западному бомонду. Правда, закончилось это, как обычно. Пацаны не просекли, что тот не шутит. Ну, да ладно!

За семь лет наездами в Голландии – одной из стран-основательниц этой “пра-а-ти-и-вной” организации, небольшое ощущение от европейской части НАТО у меня сформировалось. Конечно, самые профессионально подготовленные вояки там – это немцы. Ну, ещё французы, англичане да голландцы. Вот, пожалуй, и всё. Остальную “шушеру”, типа Румынию, Болгарию, Албанию, самостийно-незалежных прибалтов и бывших соцлагерников – Венгрию, Польшу и Чехию, можно не учитывать – “обоз” он и есть “обоз” – бабы да пьянки.

Помню, как в 2002 году на конференции MIKON в Сопоте (Польша) на заключительном банкете в замке каких-то страшно родовитых польских шляхтичей я разговорился с одним товарищем из Чехии.

Кстати, чего у поляков не отнять, так это умения “накрывать поляну” – столы в поместье просто ломились от закусок и 40-градусной “Выборовой” (“Wyborowa”). В этом смысле мы с нашими заклятыми друзьями из бывшей ПНР жутко похожи.

Так вот, этот чешский коллега после некоторого объёма горячительного и обсуждения событий 1968 года говорит мне: “Чёрт бы побрал эту НАТО!”. А дело оказалось в том, что он со своими товарищами “всю жизнь” занимался разработкой радиолокационных систем. Поэтому после вступления Чехии туда в 1999 году они надеялись “завалить” новых союзников своими РЛС. На что им открытым текстом было сказано: “Панове, не пыркайтесь, и закройте разинутую “варежку”! Весь рынок РЛ-систем военного назначения уже давным-давно поделен между нами. Поэтому “строгайте” свои системки на коленке исключительно для внутреннего пользования. Стандарты НАТО мы вам переписывать не дадим”. Именно так “старослужащие” натовцы поступили буквально со всеми своими “новобранцами”. Кто там рвётся в НАТО?

В советские времена “эзопов язык” в литературе, театре и кино расцвёл таким буйным цветом, что “мама не горюй”. Что, кстати, объясняет огромадное количество шедевров искусства, оставленных нам с тех давних пор.

Много лет назад один из наших знакомых оказался осенью 1982 года в командировке в Ленинграде, и вечером 11 ноября его повели на спектакль в один из питерских театров. Весть о том, что накануне, 10-го, умер Брежнев, уже разнеслась по городам и весям, но траур с запретом мероприятий объявили только 12 ноября. И вот, в середине спектакля актёр выдаёт реплику, произносимую им уже много лет: “Представляете, Король умер. Лежит и ничего не делает”. После этих слов в зале повисла такая тишина… А затем раздался гром аплодисментов. И ни один Главлит не придрался бы – всё точно по тексту, но какова реакция публики!

Ведь почему с начала горбачёвской перестройки или в начале 90-х практически исчезли настоящие шедевры в кино, на телевидении и в театре? Да потому, что стало можно всё. А когда всё можно без ограничений, то ничего не получится.

Между прочим, я терпеть не могу подавляющее число фильмов, снятых в те мутные годы. У нас дома из той кинематографической волны задержалось лишь несколько фильмов, например “Человек с бульвара Капуцинов” (1987), “Убить дракона” (1988), “Бакенбарды” (1990), “Курица” (1991), “Ночные забавы” (1991), “Ширли-Мырли” (1995), да, наверное, и всё. Негусто за 10 лет, прямо скажем.

В советские времена информационная часть телевизионной программы “Время” обычно заканчивалась фразой: “И, напоследок, о спорте”. Никакой рекламы!

Когда то давным-давно, будучи ещё молодым и зелёным студентом, я сформулировал для себя список советских учреждений, с которыми лучше не связываться и куда лучше не попадать в качестве клиента: “милиция”, “КГБ” и “больница”.

С тех пор утекло немало воды, сменилась целая куча Генеральных секретарей ЦК КПСС и Президентов всея Руси. Но из сформированного перечня я вычеркнул только одну организацию – из середины списка, когда выяснилось, что брат тестя прослужил бо́льшую часть жизни в рядах этой славной организации, мой знакомый из параллельной группы только несколько лет назад вышел оттуда в отставку по выслуге лет, а с бывшим полковником этого ведомства мы регулярно встречаемся за хлебосольным столом у наших кумовьёв.

Что касается милиции (полиции), то я всё-таки по-прежнему надеюсь к ним не угодить, а вот относительно больницы шансов не загреметь туда становится всё меньше и меньше.

Однако помимо упомянутых трёх структур, столкновение с которыми в СССР было чревато крупными последствиями, мелкие неприятности в советские времена подстерегали вас буквально на каждом шагу. Продуктовых магазинов в ближайшей округе было всего два или три. И, получив нехилую порцию хамского заряда в ухо от необъятной продавщицы, можно было гордо удалиться, сняв по её совету “напяленную шляпу и очки”. Но жрать-то, пардон, хотелось уже на следующий день, поэтому приходилось возвращаться на круги своя, засунув свою великорусскую гордость куда подальше. Это сейчас я могу больше не заходить в лавку с грубой тёткой, поскольку буквально за углом – точно такой же магазинчик, но с вежливыми девочками.

Много-много лет назад, по весне, иду это я с нашей самой младшей дочкой в детский клуб “Звёздочка”. Идём своей обычной дорогой вдоль пятиэтажных “хрущёвок”, по тротуару, по протоптанной в снегу тропинке. И тут ни с того, ни с сего я решаю пойти не по нахоженной тропе, а по “газону”. И когда мы пошли “в обход”, с крыши вдруг срывается огромная глыба льда и падает на “тротуар” в том месте, где бы мы должны были пройти.

Сначала “автоматом” произносится реплика с использованием слов на седьмую и вторую буквы алфавита, и только потом – нечто цензурное. Правда, не очень громко. Ребёнок же рядом. Как говорится, отвёл Господь!

Больше 25 лет назад везёт нас шурин в деревню на стареньком “Москвиче-412” тестя. И на въезде в Тахтамышево закипает радиатор. Из-под капота начинает валить пар и всё такое. Он останавливает машину, выходит, открывает капот и (внимание!) – в здравом уме и твёрдой памяти – начинает откручивать крышку от радиатора. Опыт по физике с перегретым паром – 8-й класс. Ну, типа Йеллоустонский национальный парк в Штатах. Так вот “гейзер” из радиатора, конечно, чуть поменьше был, но руку и частично лицо кипятком ошпарило ему конкретно.

Спустя минуту, когда у него закончились все “маты”, он спрашивает у нас уже нормативно: “Это что я сделал?”. Опытный автомобилист, каким он был, есть и будет, никогда бы этот “финт” не провернул. Что тогда было? А чёрт его знает… Видимо, временное умопомрачение. Так бывает.

Когда нашей средней дочери Лере было три года, мы с супругой, дабы исключить подход ребёнка к розеткам с 220 В и засовывание в дырки миниатюрных пальцев, а также “игры” с нагревательными приборами и газовой печкой, придумали версию о проживании в электроприборах, чайнике, печке, а также утюге, некоего страшного “Бжина” (поскольку дочка не выговаривала слово “Джин”).

А так как наша, ныне взрослая, дочь Валерия уже осчастливила нас внучкой и внуком, то, очевидно, придумка с “Бжином” более чем 25-летней давности оказалась весьма действенной.

Между прочим, наша семейная нелюбовь к “демократам” имеет частично и личные причины. Вот вам небольшая полу-криминальная история почти двадцатипятилетней давности.

Если кто не помнит, то в начале 90-х годов в России был период так называемой гиперинфляции. Когда, например, на предприятиях, в организациях, вузах зарплату задерживали всего лишь на неделю, но за это время эти суммы в коммерческих банках обрастали нехилыми процентами, которые и “стригли” предприимчивые ребята и перекидывали в баксы. Доллар при этом рос так, что нынешние колебания валютного курса – это просто детские игрушки какие-то.

Так вот, мой шурин, хирург высочайшей квалификации, был вынужден подрабатывать на стороне, чтобы, пардон, не заморить свою семью. И в результате попал в ловушку одной, до сих пор вспоминаемой только с матами-перематами, тётке-аферистке, известной на весь Северск (тогда “Пятый почтовый”).

Влетел он, как и многочисленные другие, на целую кучу долларов, заняв часть этой суммы у знакомых, а всё остальное у набиравшего тогда силу томского “демократа” – своего одногруппника по Томскому медицинскому институту (сейчас – СибГМУ).

Эта тётка, естественно, всех кинула и смоталась из города в неизвестных направлениях на все четыре стороны. А долг-то отдавать надо. Не успевал шурин заработать-занять деньги в рублях, как собранная сумма в долларах опять превращалась в ничто. Его отец продал свой гараж, моя супруга – всё своё “золото-бриллианты”, которые она имела, другая родня подключилась, – всё ради того, чтобы он смог расплатиться.

Еле-еле, за два года, но он сумел отдать долги всем кредиторам, кроме вышеупомянутого одногруппника. Тот господин, будучи верен своим “демократическим” принципам, держал руку на горле своего товарища до последнего.

И вдруг наступает “тишина”…

Причина оказалась достаточно банальной. Этот последний кредитор, шесть лет деливший с шурином учебную скамью в мединституте, не вылезавший из томских телеэкранов и рассказывавший всем томичам о преимуществах нового капиталистического строя, просто продал Валерин долг северским бандитам.

И вот тут началось… “Демократичному” кредитору, тогда ещё кандидату медицинских наук, всё-таки было далековато до конкретных пацанов с утюгами и паяльниками. Но дело дошло до того, что шурин стал прятать по родственникам своего младшего сына.

И вот…

В одно из ночных дежурств шурину по скорой привозят экстренного пациента с одной из улиц ЗАТО “Северск”. К дружеским ударам топором по башке, проникающим ранениям в лёгкие с использованием металлических арматурин, полуметровым щепкам в спине и прочим “весёлым” травмам он в те поры успел привыкнуть.

Но эта травма оказалась несколько более “элегантной и артистичной”: горло полоснули опасной бритвой от уха до уха. Ну, в общем-то пациент как пациент. Шурин командует: “В операционную!”, и тут слышит, как тот гаврик с каталки еле слышно хрипит: “Валера, спаси!”.

Валера вглядывается и видит: “Ба! Да это же тот самый северский “крёстный отец”, “бойцы” которого “прессовали” его за оставшийся долг с нарастающими процентами”. Шурин делает, как всегда успешную многочасовую операцию и, в конце концов, вытаскивает бандюгана с того света.

На этом вся история бесследно растворяется в пространстве и во времени. Как он потом узнал, спасённый им криминальный авторитет сказал “Ша!”, и “вопрос” был полностью исчерпан.

Так что вот он, весь генезис моего отношения к нынешним “демократическим” и “либеральным” кругам. Я-то помню, что они хуже обычных бандитов, как бы не маскировались и не рядились в костюмчики от Brioni. Но если от бандитов можно хотя бы откупиться, то эти “демократы” не остановятся, пока от России не останется камня на камне.

Несколько лет назад мы провожали среднюю дочь с двумя малолетними детьми в Москву после гостевания в родных пенатах. Вылет – из аэропорта “Богашёво”. Конечно, мы с супругой беспокоились о том, как она доберётся из здания аэропорта в самолёт с грудным (5 месяцев) ребёнком, непоседливой (1 год и 10 месяцев) “звездой экрана” и двумя сумками. И как пишут в романах, “Ничего не предвещало…”.

Старший зять привёз нас в аэропорт как можно позже – чтобы не торчать там зря с двумя детьми. Без проблем прошли “рамку” и “сканер” – всё в порядке. Аэропорт у нас красивый и блестящий, но существовавшая в социалистические времена “комната матери и ребёнка” была, по-видимому, сметена капиталистическими порядками. Хотя, чем уж она так помешала?

Супругу, как сопровождающую, наотрез отказались запустить в “чистую” зону, чтобы помочь дочери подержать 5-месячного бутуза – “безопасность”, однако.

Ладно, ждём конца посадки и таскаем по очереди на руках ребятню. Малышня начинает хынькать. На улице не лето – март, так что все одеты по-зимнему. Малой постепенно начинает па́риться. Супруга с дочерью ловят какую-то тётеньку из Аэрофлота и договариваются, что та поможет молодой мамаше добраться до самолёта с малышами и двумя сумками.

Ждём двадцать минут – тётеньки нет. И тут супруга невзначай просит одну из дородных дам на досмотре пошукати ту самую сотрудницу Аэрофлота. На что получает незамысловатый ответ: “Спускайтесь вниз на первый этаж и ищите!”. Именно это, на мой взгляд, и стало точкой бифуркации, с которой всё завертелось. Тут супруга, весьма далёкая от техники, несколько остолбеневает и произносит: “Так у вас же есть связь – вызовите её”. Вот тут всё и началось.

По-видимому, своими нелепыми просьбами помочь молодой женщине с детьми мы выбили эту дружную компанию четырёх плотных дам предпенсионного или, может быть, уже запенсионного возраста из привычного штамповочного уклада: “Проходите, тын-ц, проходите,…”.

Мы начали уже выделять адреналин не по-детски; вторя нам, запищали малыши. Тут подоспела аэрофлотчица и взяла на руки самого маленького. Супруга давай рваться в “зону”, на что получила “отпор”. И тут старшая группы реально возбудилась и закусила удила из-за этих скандалистов. Слово-за-слово… После чего она не нашла ничего лучшего, как сказать “Раздевайте детей!”. И понеслось…

Как прореагирует любая мать на требования раздевать в холодном помещении на сквозняке вспотевших ребятёнков – догадаться нетрудно. В ситуации, когда стоящий на стремянке капает вниз – вам на голову – расплавленный припой, трудно ожидать реплики снизу: “Пётр! Вы категорически неправы!”. Если человек со знанием английского и итальянского языков, закончившая томский политех и отучившаяся пару семестров в Неапольском университете, говорит “Бляха, может быть, вам еще и памперсы с них снять?!”, так значит это её несколько задело за живое? Аргументы о том, что с ней так не поступали ни в одном аэропорту страны, не возымели действия. Процесс пошёл вширь…

Супруга задвигает меня в сторону, понимая, что моё включение в диалог с аэропортовскими служащими будет ограничено исключительно ненормативной лексикой (“я артист, а значит, нервы ни к черту”), и толку не будет. Её попытки усовестить принципиальных дам терпят оглушительное фиаско.

И тут мы из-за дверного проёма вдруг видим, что дочери нет – на досмотровом столе лежит лишь её куртка. Следом супруга замечает одиноко стоящую среди пассажиров годовалую внучку с разведёнными в стороны руками, с висящими на резинках рукавицами и намокающими глазами: “А где мама?”.

Тут бабушка не выдерживает, и начинаются слёзы… Я только зачем-то ору: “Посмотрите, вон куртка лежит. Где хозяйка?”. “А в ответ – тишина…”.

Как выяснилось позже, “хозяйку-скандалистку” завели в отдельное помещение, ещё раз обыскали, вытряхнули всё из сумки с детскими причиндалами и женской сумки на предмет поиска вещей, запрещённых к проносу в самолёт, “Безопасность пассажиров превыше всего!”.

Очевидно, тщательные поиски криминала среди памперсов, влажных детских салфеток, бутылочек с водой и соками не дали результатов, и мамашу всё-таки вернули детям.

Любая советская, да и российская система сервиса, не терпела и не терпит несанкционированного вмешательства потребителей услуг в свой отрегулированный и налаженный механизм. Попытки “качнуть права” со стороны простого пипла пресекаются аборигенами решительно и на корню. Ну и что, что вы купили три билета за большие деньги!

Хотя кто эти дамы из службы авиационной безопасности по сути? Это – обслуживающий персонал, который имеет возможность зарабатывать себе на хлеб с маслом, а скорее с икрой, только из-за того, что нам нужно куда-то лететь.

Я до сих пор помню фразу из “Литературной газеты” советских времён на тему грубости и хамства: “Если бы мне не нужны были книги, я бы никогда не пришла в вашу библиотеку”. Из-за того что уборщицу назвали клининг-менеджером, её функция не изменилась – мыть пол, и по возможности добросовестно.

“Устроили тут скандал, обматерили! У нас тут всё записывается”. “Вот и хорошо, что записывается”, – говорит супруга. – “Может там будет видно, как вы командуете раздеть грудного ребёнка”.

На финишном этапе этого авиа-шоу дочь прорывается сквозь тёток, отшвыривая самую главную, обнимает мать и успокаивает её. Всё, занавес! Правда, я так и не дождался коронной фразы: “Летают тут всякие, с детями сопливыми. Дома, мамаша, надо сидеть!” Был произнесён всего лишь лайт-вариант: “Вот вы с утра всё настроение испортили! А нам ещё смену работать”.

Конечно, попытки супруги призвать великолепную четвёрку хотя бы к сочувствию были заранее обречены на провал. Ведь перед нами стояли не женщины и не матери, а функции. А у функции, как известно, нет ни сердца, ни души по умолчанию.

Кстати, интересненько было бы знать – они так же ведут себя и в отношении пассажиров бизнес-класса? Или там другие критерии?

То, что нынешний российский чиновник даст фору чиновнику советскому – это медицинский факт. Моей коллеге запомнился случай из её детства, когда на её бабушку – Заслуженную учительницу, между прочим, с которой она пошла в магазин, начала жутко орать классическая советская продавщица – прямоугольной формы в синем халате с белой оторочкой с кружавчиками. То, что сделала бабушка, повергло в шок всю стоящую очередь и наглую работницу прилавка. Заслуженная учительница замолчала, а потом сказала: “Гав! Гав-гав-гав!”. Повисла пауза, народ в очереди заржал, а труженица торговли густо покраснела.

Наши аэропортовские визави не покраснели, они лишь расстроились от того, что мы им испортили настроение. Видимо, наше настроение им было абсолютно по барабану. Дорога домой прошла в супругиных слезах, и чтобы хоть как-то её успокоить, пришлось прибегнуть к проверенному Семён Семёнычем средству.

Я помню, как более 40 лет назад меня задела публикация Василия Макаровича Шукшина в “Литературке” – “Кляуза. Опыт документального рассказа”. Я – не Василий Макарович, но, видимо, срок, за который Моисей вывел из пустыни только правильных евреев, для России слишком мал. Вот последняя фраза из статьи Шукшина: “… сейчас всё это… И думаю: “Что с нами происходит?”. Да ничего не происходит, Василий Макарович. В этом-то и весь ужас…

Детсадовских воспоминаний о Никите Сергеевиче не сохранилось, но наверное, было смешно. По крайней мере родителям – маманьке с сорока рублями зарплаты, и отцу – с целых семьюдесятью пятью.

Дорогого Леонида Ильича в начале 80-х было просто неимоверно жалко как старого больного человека, которого заставляют руководить 1/6 частью суши.

С восшествием на “престол” Юрия Владимировича появилась какая-то “бодрость” и даже чувство уважения к лидеру государства. На улицах, в кинотеатрах, банях, магазинах стали спрашивать: “А почему вы сейчас не на работе?”. “В командировке? Покажите предписание и командировочное удостоверение…”. “На больничном? Пройдёмте с нами…”.

Константин Устинович уже на Мавзолее привёл страну в страшное недоумение и молчаливое переглядывание. “Что это было?”.

Но как нас всех затем “развёл” говорливый Михал Сергеич! Ну, как самых последних “лохов”. Достаточно было три часа трындеть без бумажки, как народ просто воспрянул. Это лишь потом выяснилось, что все его слова – ни о чём…

“Озорник-с” Борис Николаевич, особенно после поездки в США, после мировой премьеры дирижирования оркестром в Берлине, после знаменитого ирландского самолёта, после “работы с документами” и “крепкого рукопожатия” ничего, кроме чувства жуткого стыда, уже не вызывал.

Первые годы Владимира Владимировича пробудили робкие надежды на реальные перемены, которые, надо отдать ему должное, частично реализовались ближе к середине 2000-х.

С 2008 по 2012 там, в Кремле, кто-то был, я же видел горящие окна по вечерам, но я не помню кто.

И вот камбэк 2012 года. Поначалу вроде бы пошло ничего, но сейчас мои личные “чуйства” как две капли воды начинают походить на то, что происходило более 30 лет назад – на закате дорогого Леонида Ильича и на фоне геронтологического погребального конвейера членов Политбюро на Красной площади. Точно такая же “кислотность”, безысходность и серая тоска. Но тогда это сглаживалось молодостью организма, жутко интересной работой, смешными анекдотами про Брежнева, болгарским вином “Медвежья кровь” в гастрономе через дорогу и глубокой уверенностью – при взгляде на Мавзолей, в том, что “не век же им жить”.

Сейчас же, когда я вижу моложавого, набриолиненного премьер-министра, глядящегося в “Айфон” и поправляющего причёску, понимаю – этот, вместе со своими корешами-либералами, уж точно меня переживёт. Вот только внуков и внучек мне наших жалко. Им ещё разгребать то, что наворочает эта кодла в ближайшие годы. Если, конечно же, после этих фраеров на карте мира останется такая страна – Россия.

Между прочим, я при всей своей крайне короткой памяти на анекдоты могу через тридцать с лишним лет после кончины “дорогого Леонида Ильича” навскидку вспомнить несколько смешных(!) анекдотов советского периода про Брежнева. Поднимите руку, кто знает хоть один смешной, а не злобный или издевательский, анекдот про Медведева? Не исключаю, что таких анекдотов просто не существует, потому что на Руси не принято было смеяться над юродивыми.

Я не знал анекдотов про Евгения Максимовича Примакова, Царствия ему небесного, но их не было совершенно по другой причине: он пользовался колоссальным уважением у всех нормальных людей, и не давал повода сочинять про себя анекдоты. А нынешняя либералистическая верхушка не вызывает никаких, даже мизерных, положительных эмоций.

В далёких сибирских деревушках зимой есть только две проблемы: лишь бы дорогу прочистили от снега, чтобы добраться можно было до соседней деревни в медпункт и чтобы хлеб привезли хоть раз в неделю. Вот этим россиянам, действительно, “по барабану”, кто там в Кремле, и есть ли там вообще кто-либо, кроме сторожа и уборщицы.

Недавно дома пересмотрели “Не было бы счастья…” – фильм 1983 года, снятый на киностудии имени Довженко. Фильм вообще-то уникальный, поскольку бо́льшая его часть происходит на площади 2х2 кв.м. Просто шикарная панорама Киева тридцатилетней давности в начале, волшебный закадровый голос молодого Романа Андреевича Карцева, вид Киевской оперы, стадиона…

Конечно, сейчас этот фильм вряд ли покажут по центральным каналам. И не по “идеологическим” соображениям, а потому что – не формат. Шестьдесят три минуты без крови, драк, криков и ора. Но только оторваться нельзя.